Своего воровского начала греки не стыдились, но считали нужным ограничивать эту грань своей жизни, укладывать её в известные рамки, определять уместность; бандитские похождения они полагали маргинальной деятельностью, от лат. marginalis — «пребывающий с краю». Для живущих в полисе почтенных жителей, которые подчинялись домашним богам вроде Зевса, такое поведение было недопустимо, — и обязательно для юношей, которые пересекли лиминальную черту, оказались там, за гранью.
Для архаического мышления, пишет Михайлин, крайне характерно подобное «выделение четко отграниченных друг от друга пространственных зон, к которым привязываются … несовместимые между собой поведенческие стратегии», а значит, и «системное представление о границах … в рамках которых осуществляется переход».
Юноше, который хочет стать мужчиной, предстояло покинуть родную зону и оказаться в месте, где царят совсем иные законы. Для этого он вступал на путь, или, если хотите, Путь. Он, однако, может его избежать, так сказать, проигнорировать Зов — никто не может заставить эфеба быть героем, у него всегда есть выбор отказаться заниматься своей центробежной деятельностью и остаться дома; например, на эту тему характерно рефлексирует тот же Ахилл, которого мать умоляет не ехать под Трою, обещая счастье, семью и почтенную смерть от старости, а ценой тому «всего лишь» безвестие. Отрава цивилизации заставляет героя воспринимать эту альтернативу вполне допустимой, всерьёз обдумывать её, и он, прежде чем всё-таки отдаться своей судьбе, принять её, отвергает свою суть, так сказать «ломается», кокетничает.
Но вот он уже решился — и ему предстоят великие дела. Подвиги героя, однако, не могут начаться на месте, в области профанного, ибо там они проходит по категории «уголовная деятельность»; ему сперва необходимо попасть во фронтир, пересечь границу миров. И тут ему не обойтись без сверхъестественной помощи, — ибо незаконная трансгрессия является тягочайшим, самым страшным преступлением из всех, оно называется хюбрис (ὕβρις), — от известного предлога ὕπέρ (он же uber), «выше», «над», «по ту сторону».
Переход охраняет Аполлон, ревностно следящий за тем, чтобы он могу осуществиться только правильным, положенным образом, за что отвечает Афина — тот самый женский архетип, что приходит на помощь герою мономифа. Это богиня трансгрессии, рубежей, в частности, городских стен, которая покровительствует тем, кто через эти рубежи часто прыгает, таким, как Одиссей, или же тем, кто очень удачно приземлился в маргинальную зону и чувствует себя там, как рыба в воде, например, Диомеду.
Наконец, герой ступает в неизведанные, дикие земли. Там он, согласно мономифу, теряет былого себя, готовится преобразиться. Древние видели в этом больше, чем просто аллегорию — взросление, на их взгляд, осуществлялось во всём подобно метаморфоз(ис)у насекомых, с соответствующим окукливанием и затем превращению в имаго, взрослую особь, а предшествующую ей уже греки называли нимфой (νύμφη), что означает «невеста». Аналогия чрезвычайно удачная, поскольку только в стадии имаго насекомые могут размножаться и переселяться, не ранее — и то же верно здесь: только уже пройдя свой Путь, вернувшийся герой получал возможность завести семью и законных детей, перестав быть личной собственностью главы своей семьи, патриарха.
В маргинальной зоне юноша-герой как бы выращивает внутри себя новую личность, а потом высвобождается из прежней, подобно тому, как насекомое сбрасывает старую, отжившую свою форму, по В.Ю. «речь должна идти о полной и принципиальной перемене природы „вернувшегося к жизни“, „воскресшего“ персонажа». Итак, он отрицает себя прежнего, впрочем, первое отрицание случилось уже при вступлении во фронтир, второе же происходит уже при возвращении. Два отрицания, в точности по Гегелю, возвращают героя в прежнее состояние, но в то же время иное; говоря словами Борхеса, он «другой, всё тот же».
